Тель-Авив в израильской культуре

Тель-Авив играет важную роль в израильской культуре.

В первые годы существования Тель-Авив вызывал восхищение у многих евреев, будучи первым еврейским городом современности. В то же время, часть сионистского движения последовательно критиковала его, так как была против городской жизни вообще. С самых ранних лет гордость за город приводила к его сравнению с ведущими городами мира. С другой стороны, быстрый рост вызывал ностальгию по его юности. В первые десятилетия после основания Израиля город воспринимали как стареющий и разрушающийся, но с конца XX века он всё более считается полным жизни и развлечений международным городом.

Город и его жизнь наиболее широко представлены в израильском кинематографе, запечатлевшем различные стадии его истории — от эпохи сионизма до аполитичной современности. Также Тель-Авив много описывали поэты, такие как Авраам Шлёнский, Натан Альтерман и Меир Визельтир. В изобразительном искусстве город представлен слабо, важнейшими художниками, изображавшими его, являются Нахум Гутман и Реувен Рубин.

Основатели Тель-Авива стремились к утопическому образу нового города, отличающегося и от восточноевропейского местечка, и от городов Леванта, и от крупных европейских городов со всеми современными проблемами^[1]. С первых лет Тель-Авив воспринимался как главный культурный центр евреев в Палестине^[2][3]. Иногда его называют «городом, родившим государство» (ивр. העיר שהולידה מדינה‎)^[4]. В первые годы часто подчёркивали уникальность Тель-Авива как современного еврейского города^[5]. Важную роль играла также атмосфера невинности и новизны, окружающая его, позже важнее стал образ культурного центра страны и её «окна в мир»^[6][3]. Быстрый рост города одновременно и восхищал современников, и вызывал критику, особенно из-за сопряжённых с ростом тесноты, грязи и шума. Несмотря на многие провинциальные черты, город часто сравнивали сначала с Парижем и Берлином, а позже — с Нью-Йорком и Лондоном^[2][5]. Тем не менее, с самого начала отношение сионистов к нему было двойственным — они считали, что основной формой еврейского поселения на Святой земле должно стать сельскохозяйственное^[7][8][9]. Романтический образ аскетичных первопроходцев-халуцим плохо сочетался с городскими реалиями^[8]. Тем не менее, большинство евреев предпочитало селиться в городе^[7]. По сравнению с другими крупными городами (Хайфа, Иерусалим), в пользу Тель-Авива говорило то, что он был чисто еврейским городом. После Второй мировой войны журнал «Новое время» называл Тель-Авив «сионистским раем», при этом подчёркивая его «капиталистический» характер^[10]. В 1950-е годы, после образования государства, Тель-Авив потерял прежний политический и символический статус, а также утратил образ воплощения сионистской мечты и стал восприниматься как обычный большой город, к тому же потерявший привлекательность^[11]. В 1950-е и 1960-е город воспринимали как уродливый, стареющий и разрушающийся^[11]. Критиковалось и развитие города, которое критически воспринималось как американизация жизни^[11]. До середины 1980-х Тель-Авив казался безликим городом, где живут одни старики, а остальные приезжают на покупки и работу^[12][13]. Начиная с 1980-х важную роль в культуре страны стала играть ночная жизнь города, и в 1989 году был официально принят лозунг «Город, который никогда не спит»^[12]. В 1990-е годы появился интерес к международному стилю т. н. Белого города Тель-Авива, что в итоге привело к его признанию объектом Мирового наследия ЮНЕСКО^[2]. Сегодня признаётся его роль и как локомотива израильской экономики, и как культного центра страны, и как её «ворот на запад»^[13]. Некоторые утверждают, что Тель-Авив предлагает жителям израильскую идентичность, свободную как от арабских, так и от иудейских религиозных традиций^[14][7][15].

С 1980-х годов в обществе сосуществуют разнообразные и противоречивые описания Тель-Авива — с одной стороны, его называют старым городом, находящимся в упадке, с другой — гедонистическим, городом развлечений и пороков, живущим лишь настоящим^[12]. В литературе и кино Тель-Авив часто описывают как город с универсальными городскими проблемами — одиночеством, отчуждённостью и жестокостью^[12]. С другой стороны, отмечается и многообразие тель-авивской жизни, смешение культур и свобода^[12]. Так как в Тель-Авиве нет исторических монументов и нет точки фокуса, поэт Меир Визельтир назвал его «городом без концепции»^[14].

Тель-Авив в Израиле часто называют «безмятежным тылом» (ивр. עורף שאנן‎), удалённым от боевых действий во время войн. Это началось ещё во Вторую мировую войну, и усилилось во время Войны за независимость Израиля, когда он воспринимался как город уклонистов^[5].

В израильской культуре важную роль играет символическое противостояние Тель-Авива и Иерусалима. Иерусалим символизирует исторические корни, в то время как Тель-Авив — новое начало для евреев на Святой земле^[8]. В начале ХХ века косному непродуктивному Иерусалиму^{[комм. 1]} противопоставлялась развивающаяся и экономически активная Яффа^[16][17]. С ростом Тель-Авива он занял место Яффы в этом противопоставлении^[16]. Во времена британского мандата говорили: «Иерусалим — город прошлого, Хайфа — город будущего, а Тель-Авив — город настоящего»^[3]. С 1980-х противопоставление Тель-Авива и Иерусалима усилилось, они всё более считались воплощениями взаимоисключающих моделей израильской идентичности^[2][15]. Тель-Авив считается символом светского, либерального и просвещённого Израиля, а Иерусалим — религиозного, отсталого и фанатичного; если Иерусалим символизирует еврейские ценности, то Тель-Авив — израильские^{[8][13][18][7][2]}. Жителей Тель-Авива считают более гуманными, терпимыми и счастливыми^[11]. Кроме того, Тель-Авив является символом для людей левых взглядов, а Иерусалим — правых^[13].

В ХХ веке, особенно в первые годы существования, Тель-Авив редко становился объектом интереса художников^[19]. Даже жившие в городе художники предпочитали традиционные, часто более экзотические для европейцев места, такие как Иерусалим, Яффа, Галилея^[19]. Важнейшими художниками, в чьих работах отражены виды Тель-Авива 1920-х-30-х годов, являются Нахум Гутман и Реувен Рубин, позже город изображал Йосеф Зарицкий (в 1930-х и 1940-х)^[19][20]. В картинах Рубина и Гутмана Тель-Авив ностальгически изображён в виде редких домов, разбросанных по пескам^[19]. Они подчёркивали образ юного и чистого города. У Гутмана важным мотивом являлась гимназия «Герцлия», доминирующая на его картинах^[19]. Также на них обязательно появляется главная улица района, море и силуэт Яффы^[20][21]. Большую роль в формировании представления о молодом Тель-Авиве сыграла иллюстрированная книга Гутмана עיר קטנה ואנשים בה מעט^[20]. При этом, Гутман никогда не рисовал молодой Тель-Авив с натуры, а только спустя многие годы, основываясь на своих воспоминаниях, идеализированно и ностальгически (первые его иллюстрированные рассказы были опубликованы в 1933—1934 годах, другая известная серия работ — в 1959 году)^[21]. Тем не менее, его зарисовки широко известны и их, например, использовал Друянов при написании хроники города наравне с документами^[22]. У Рубина распространённый мотив на картинах — цветок, символизирующий появления города на безжизненных песках^[21]. Но при том, что Рубина называли «хроникёром города», Тель-Авив занимал скромное место в его творчестве^[21]. Зарицкий написал сотни акварелей, изображающих вид из его окна на углу улиц Мапу и Бен-Йехуда^[19][23]. На основе рисунков Гутмана и фотографий Соскина сложился ностальгический образ «маленького Тель-Авива»^[24].

Начиная с 1980-х годов несколько десятилетий городские виды регулярно появляются на картинах Давида Риба^[англ.], знаменитого острополитическими картинами. Также с 1980-х годов город стал объектом интереса фотохудожников. Тем не менее, в объектив обычно попадают не оживлённые улицы, а безлюдные уголки и задние дворы. С 1990-х художники и фотографы стали изображать и виды города сверху и небоскрёбы. В эти годы художники начали селиться на юге Тель-Авива и находить темы для произведений в своём окружении. На начало 2010-х годов в южной части города сосредоточены многие мастерские художников^[19].

Израильское кино неразрывно связано с Тель-Авивом; там было снято большинство фильмов страны и разворачиваются их события^[25]. Первый фильм в молодом Тель-Авиве был снят Акивой Вайсом в 1912 году, его судьба неизвестна^[26]. В 1920-е и 1930-е годы в Тель-Авиве снималось большинство фильмов и 75 % киножурналов, там располагались все кинолаборатории и большинство кинокомпаний. В фильмах того периода («Йеменская свадьба» («חתונה תימנית»), 1929; «Авива» («אביבה»), 1932, и другие) Тель-Авив предстаёт большим городом, полным жизни и богатым культурой, подобно ведущим городам мира^[27]. Некоторый спад значения города наблюдается в еврейском кино с 1936 года по начало 1960-х, когда в Палестине наступило тяжёлое время, а фильмы были, в основном, посвящены борьбе евреев за государство и финанасировались центральными политическими органами (и поэтому их действие происходило на периферии страны)^[28]. Начиная с 1960-х годов израильское кино опять становится рыночным, а Тель-Авив снова становится безоговорочным центром кинематографа. С 1960 по 1990 годы действие 55 % снятых в Израиле фильмов^{[комм. 2]} происходило в Тель-Авиве или же Тель-Авив играл в них центральную роль^[29]. Часто он представал в них спокойным и уютным местом («Очень узкий мост^[ивр.]» (גשר צר מאד, 1985); «Улыбка козлёнка^[ивр.]» (חיוך הגדי, 1986))^[30]. Постепенно в происходящих там фильмах всё больше показывали быт и развлечения его жителей, в отличие от фильмов предыдущего периода, главной темой которых были национальная идея сионизм или политика, город часто был показан свободным от идеологии местом^[31]. Тель-Авив также воплощает собой изменившиеся ценности израильского общества, отходящего от сионизма первых лет существования государства^[32]. Во многих из этих фильмов город состоит лишь из развлечений и удовольствий, а работа героев, как правило, не показана. Если их профессии упоминаются, обычно они были связаны с масс-медиа, искусством или спортом («Ай лайк Майк^[ивр.]» (איי לייק מייק, 1961); «Дыра в луне^[ивр.]» («חור בלבנה», 1965); «Нагуа^[ивр.]» (נגוע, 1983); «Блюз летних каникул^[ивр.]» (בלוז לחופש הגדול", 1987")), а многие герои вообще не работают^[33]. Одним из таких фильмов является «Подсматривающие^[ивр.]» («מציצים») 1972 года, чьи главные герои проводят время на городском пляже, ведя богемный образ жизни и потеряв интерес к подлинной жизни страны^[34][33]. В некоторых фильмах показана «урбанистическая красота» города, особенно часто в них появлялись приморская его часть^[35]. Начиная с 1970-х город предстаёт как более мрачное место, полное конфликтов, иногда кроме ночной жизни показаны его трущобы и преступность (например, «Ничейный свет^[ивр.]», действие которого происходит в городских трущобах^[34])^[36][37]. Фильмы, чей сюжет происходит в прошлом, часто раскрывали трагическую сторону жизни Тель-Авива, которую не показывали в героический период страны^[38]. С другой стороны, в бурекас-фильмах^[англ.] («Полтора Чарли» (1974); «Спасите спасателя^[ивр.]» («הצילו את המציל», 1977); «Саломонико^[ивр.]» (סלומוניקו", 1972"); «Казаблан» (קזבלן",1973") и др.) город предстаёт как место, где герои разного происхождения могут успешно сосуществовать и имеют возможность влиться в нормальную израильскую жизнь. В них Тель-Авив — это микрокосм израильской жизни^[39]. В Тель-Авиве происходит действие одного из самых успешных израильских фильмов — «Эскимо лимон», выпущенного в 1977 году и рассказывающего об эротических похождениях старшеклассников^[34][40].

С конца 1980-х тель-авивский стиль жизни становится естественным, и бывает показан сам по себе, а не как противовес сионистским идеалам. Это стиль аполитичный и деидеологизированный, в фильмах заметен пост-национальный и пост-сионистский подход к описанию жизни. Их герои живут своей буржуазной жизнью и не понимают смысл оставшегося сионистского наследия. Важным городским героем становится фланёр. Фильмы легитимизируют гедонизм, вседозволенность, часто в них показана ночь и ночная жизнь города. Заметными примерами являются «Бар 51^[ивр.]» (בר 51, 1986); «Жизнь по Агфе^[ивр.]» (החיים על פי אגפא, 1992); «Шуру» (שורו, 1990)^[41][42].

Город также регулярно появляется на израильской театральной сцене. Нередко его образ бывает романтическим, даже утопическим; он воплощает собой сионистские мифы и ностальгию («Лучшие подруги» (ивр. חברות הכי טובות‎), «Подходящий возраст для любви» (ивр. הגיל הנכון לאהבה‎)). В спектакле «Другое место и чужой город» (ивр. מקום אחר ועיר זרה‎), написанном по мотивам «Евгения Онегина», город представлен несерьёзным и полным жизни, особенно культурной. В других спектаклях, таких как «Было или не было» (ивр. היה או לא היה‎) и «Это большое море» (ивр. זה הים הגדול‎), показан современный город и отражён индивидуализм его жителей. В других пьесах, как «Семейная история» (ивр. סיפור משפחתי‎, 1996), «Жена. Муж. Дом» (ивр. אשה. בעל. בית‎, 2003) город представлен антиромантически и антиутопически, вступая в противоречие со сложившимися клише и образами борьбы евреев за государство и Тель-Авива как воплощения идей сионизма. Во многих пьесах от города остаются лишь отрицательные черты, в них показаны декадентные и экзистенциальные мотивы, тоска и одиночество в большом городе. Например, спектакль «Обычная пьеса» (ивр. מחזה רגיל‎, 1956) показывает переход от героического периода строительства страны к мелкобуржуазной жизни и потере идеалов, а в «Закрываем ночь» (ивр. סוגרים את הלילה‎, 1989) показана абсурдность городской жизни и потерянность героев^[43].

Тель-Авив играл важную роль в распространении иврита как основного языка общения и документации в еврейской общине Палестины. В городе иврит являлся официальным языком и во многой мере языком повседневного общения, на иврите выходили газеты, книги, фильмы, ставились театральные постановки. Большинство еврейских издательств располагалось в Тель-Авиве. Город стал культурным и творческим центром ишува, там жили большинство авторов, творящих на иврите. В том числе благодаря наличию такого крупного центра ивритоязычная культура на Святой земле смогла быстро развиваться и стала преобладать. Кроме того, практическое отсутствие религиозных и идеологических ограничений привело к развитию и аспектов универсальной западной культуры, таким образом, город стал центром современной преимущественно европейской культуры^[44][45][46].

С самого начала муниципалитет требовал, чтобы переписка с ним велась исключительно на иврите, письма на иных языках отсылались обратно с разъяснением этого. Все официальные мероприятия проводились также на иврите. Мэрия с сочувствием относилась даже к жалобам на то, что на вывесках название на иврите занимало не первое место, и требовала владельцев это исправить. Учителя и ученики гимназии «Герцлия», а также члены «батальона защитников языка иврит» проводили агрессивную политику, преследуя выступавших не на иврите на общественных мероприятиях и говоривших на других языках в общественных местах, например, продавцов и водителей автобусов. Они критиковали членов горсовета, посылавших своих детей в иноязычные школы, и иногда били витрины магазинов, не вешавших вывески на иврите. Тем не менее, в городе были распространены и другие языки, особенно в частной сфере и среди старшего поколения^{[комм. 3][44][47]}.

Тель-Авив рано стал фигурировать в поэзии^[9]. Образ города в произведениях часто зависел от идеологической позиции автора^[9]. В то время существовала идеологическая двойственность Тель-Авива как первого еврейского города на Святой земле с одной стороны, и как антитезы сельскохозяйственному поселению и воплощения городов диаспоры, от которой евреи хотели освободиться, с другой^[9]. В стихах 1920—1930-х годов часто отражена борьба сил природы и человека^[9]. Кроме того, в раннней поэзии город часто предстаёт наполненным воспоминаниями евреев из диаспоры, другие подчёркивают его молодость и отсутствие исторического груза, находя в этом преимущество^[48][49]. Нередко описывалась тяжесть местного климата для иммигрантов из Европы. Город часто появлялся в стихах Авраама Шлёнского, Натана Альтермана, Меира Визельтира, Натана Заха, Авот Йешурун^[англ.] и Давида Авидана. Визельтир ярко и детально описывает обычную повседневную городскую жизнь^[50][9][51].

Тель-Авив рос так быстро, что уже с опубликованной в 1936 году «Книги Тель-Авива» Алтера Друянова (ивр. ספר תל אביב‎, представлявшая собой летопись города с момента его основания) все описания города в литературе пронизаны ностальгией^[52]. Очень часто воспевались его первые годы^[53]. Необычным является то, что многие описания Тель-Авива как большого города в литературе появились ещё в его первые годы и предвосхищали реальность^[48]. Из знаменитых книг про Тель-Авив можно упомянуть «Недавно^[англ.]» Шая Агнона (תמול שלשום", 1946"), описывающую молодой город глазами иммигранта, и «Памятную записку^[англ.]» Яакова Шабтая^[англ.] (זכרון דברים", 1977"), где описывается послевоенный период, когда город находился в относительном упадке^[48]. Шабтай детально описывает жизнь города, считается, что он создал убедительный образ светского Тель-Авива^[54].

С 1970-х годов в литературе, описывающей город, всё чаще появляются такие темы, как одиночество, отчуждённость, потерянность. Он нередко предстаёт разложившимся, аморальным, хаотичным и уродливым. Героем становится одинокий фланёр. В эти годы авторы начинают противопоставлять депрессивные описания бытовавшией до тех пор ностальгии. Быстрый рост города приводит к тому, что герои чувствуют себя потерянными. В противоположность традиционному сионистскому образу «города, выросшего из песков», они показывают его поражение в борьбе с природой. В других произведениях проявляются противоречащие мечте основателей как местечковые, так и левантийские отталкивающие черты. Постепенно Тель-Авив всё чаще начинают описывать приёмами, применяемыми для заграничных мегаполисов, особенно в американской литературе. С одной стороны, это противопоставляется сионистскому видению, с другой — служит доказательством успеха Тель-Авива как современного города. Другими темами являются материалистическое потребительство, мелкобуржуазная жизнь, суицид, секс и проституция^[55][56].

Изменение образа города в культуре отражено и в описывающих его песнях. В первые годы появление Тель-Авива было воплощением социалистической и сионистской мечты, и его образ был однозначно положительным. В песнях с гордостью и надеждой описывалось строительство города силами еврейских рабочих, а также появление полноценного еврейского города. Часто в них романтически описывались верблюды, везущие материалы для строительства. Появилось также много песен, описывающих празднование Пурима в городе (в те годы на него съезжались люди со всей страны), и сопровождающее его веселье. С 1950-х годов в песнях появилась ностальгия по молодости города, уюту и невинности первых лет. Символом тех лет являлись белые пески. Постепенно описания становились менее возвышенными, чаще описывалась обыденная жизнь, причём уже разговорным языком. Позже в песнях встречается всё больше жалоб на проблемы большого города — пробки, тесноту, грязь, превратившийся в сточную канаву Яркон. С 1980-х годов всё больше уделяется внимания ночной жизни и развлечениям, которые описываются как положительно, так и отрицательно. Из тель-авивских песен известны «На крышах Тель-Авива^[ивр.]» («על גגות תל אביב», Алона Даниэль), «Белый город^[ивр.]» («עיר לבנה», Наоми Шемер), «Кто построит дом^[ивр.]» («מי יבנה בית», Левин Кипнис^[англ.]) и другие^[57][58].

К столетию города (в 2009 году) радиостанция «Решет Гимель^[ивр.]» устроила опрос слушателей, по которому выбрала сто песен для хит-парада песен о Тель-Авиве. В первую тройку вошли песни «Тель-Авив не засыпает» (ивр. לא נרדמת תל אביב‎) Дани Робаса^[англ.], «На крышах Тель-Авива» и «Я иду!» (ивр. הנה אני בא‎) группы Хадаг Нахаш^{[англ.][59]}.

• Культура и искусство в Тель-Авиве

Комментарии

Источники

• תל אביב ואתריה (иврит) / גדעון ביגר ואלי שילר. — ירושלים: אריאל, 1987.
• ‏מדריך ישראל החדש: אנציקלופדיה, מסלולי טיול‏‎ (иврит) / יואב רגב. — 2001. — Т. 9: מישור החוף הדרומי, פלשת. — С. 195—224. — ISBN 965-07-0874.
• משה צימרמן. תל אביב מעולם לא הייתה קטנה (иврит). — חולון: משרד הבטחון - ההוצאה לאור, 2001. — ISBN 965-05-1113-x.
• יעקב שביט וגדעון ביגר^[ивр.]. ההיסטוריה של תל־ אביב (иврит). — תל־ אביב: הוצאת רמות, אוניברסיטת תל־ אביב, 2001. — Vol. משכונות לעיר (1909-1936).
• חיים פיירברג, יעקב שביט וגדעון ביגר. ההיסטוריה של תל־ אביב (иврит). — תל־ אביב: הוצאת רמות, אוניברסיטת תל־ אביב, 2007. — Vol. מעיר-מדינה לעיר במדינה (1936-1952). — ISBN 978-965-274-436-4.
• יעקב שביט וגדעון ביגר. ההיסטוריה של תל־ אביב (иврит). — תל־ אביב: הוצאת רמות, אוניברסיטת תל־ אביב, 2013. — Vol. עיר מתחדשת (1952-1973). — ISBN 978-965-472-274-436-4.
• יעקב שביט וגדעון ביגר. ההיסטוריה של תל־ אביב (иврит). — תל־ אביב: הוצאת רמות, אוניברסיטת תל־ אביב, 2002. — Vol. עיר מטרופולין (1974-1993). — ISBN 965-274-360-7.

• Barbara Mann. A place in history: modernism, Tel Aviv, and the creation of Jewish urban space (иврит). — Stanford, California: Stanford University Press, 2006. — ISBN 0-8047-5018-1.
• Mixed towns, trapped communities: Historical narratives, spatial dynamics, gender relations and cultural encounters in Palestinian-Israeli towns (англ.) / Monterescu D, Rabinowitz D, editors. — Aldershot: Ashgate Publishing, 2007. — ISBN 978-0-7546-4732-4.
• Tel-Aviv, the First Century: Visions, Designs, Actualities (англ.) / Azaryahu M, Troen SI, editors. — Bloomington: Indiana University Press, 2012. — ISBN 978-0-253-35694-9.

Статья является кандидатом в хорошие статьи с 17 апреля 2025.