Сцена из Фауста

Из Википедии, бесплатной энциклопедии

Сцена из Фауста — стихотворение А. С. Пушкина, в котором автор использует героев трагедии Гёте «Фауст». Написанное в 1825 году, было впервые опубликовано в 1828 году в журнале «Московский вестник»[1]. Некоторые учёные считают, что написанное после первой части Фауста произведение могло послужить стимулом для Гёте в написании продолжения трагедии[2].

Анализ произведения[править | править код]

Из-за отсылки к произведению Гёте происходит сравнение и сопоставление стихотворения «Сцена из Фауста» с ним. Совпадают образы, названия и жанровая специфика, которые должны убедить читателя увидеть подлинность происходящего[3]. С. Аверинцев пишет, что это «среднее между подражанием, пародией и вольной вариацией на гётевскую тему» необходимо для связи мотивов с трагедией Гёте и для закрепления ассоциативных рядов[4]. Но сам текст сцены критики признают совершенно оригинальным и не имеющим соответствия никакому отрывку из «Фауста» Гёте[5].

Стихотворение построено как диалог между Фаустом и Мефистофелем. Пушкинская сцена начинается с жалобы Фауста о скуке: «Мне скучно, бес»[1]. Фауст будто обращается за помощью к бесу. В этом и оригинальность стихотворения Пушкина. Мефистофель стремится погубить Фауста выступая как психолог, убеждая героя, что «скука — это и есть нормальное, естественное состояние человека в мире (на земле), что это всеобщее правило (исключений нет) и что такое состояние — результат разумности человеческого рода, его рассудка, способности к размышлению: „Вся тварь разумная скучает“»[1][6].

М. Н. Эпштейн пишет: «…Корабль гибнет потому, что гибнет минута, скука Фауста состоит в убиении времени, а рассеяние скуки — в убиении людей»[7].

«Сцены из Фауста» — это многособытийный рассказ, состоящий из «самых разных степеней событийности и разных уровней инкорпорированности в текст: это и событие разговора Мефистофеля и Фауста; и событие рассказа Мефистофелем о событиях, имевших место в прошлом — учение Фауста и его любовь; и событие гнева Фауста на своего собеседника, когда тот приводит примеры событий из своей жизни, с которыми сравнивается отвращение, наступающее после наслаждения; и событие рассказа о проплывающем здесь и сейчас корабле; и желание Фауста утопить всё; и событие согласия Мефистофеля сделать это…»[8]

Также отличием стихотворения Пушкина является отсутствие мистерии в метафизическом плане[6]. Дискуссия Фауста и Мефистофелят происходит однопланово, «все решается в психике Фауста»[6]. Мефистофель-психолог стремится утвердить Фауста в своей правоте: он приводит в пример множество ситуаций из жизни, указывая лишь на отрицательные стороны и обесценивая тем самым жизнь, представляя её бесмысленной и безрадостной. «Мефистофель…чувствует, что данное психологическое состояние Фауста, доминанта „скуки“ в настоящий момент даёт ему возможность для фиксации и распространения этого чувства ретроспективно на все важные моменты прошлого»[6].

Исследователи и критики разделились во мнениях по поводу жанровой принадлежности стихотворения: Б. П. Городецкий, Б. В. Томашевский, С. М. Бонди называют произведение лирическим; И. В. Киреевский, С. А. Фомичёв, Б. С. Мейлах приводят аргументы в пользу драматического.

Для Б. В. Томашевского лирический характер выражен в представлении «раздвоенного сознания: ведь Мефистофель данной сцены разоблачает перед Фаустом лишь его собственные чувствования. От драматической формы остался лишь след некоторого объективизма и психологизма»[9]. С. М. Бонди видит «противоборствующие стороны души поэта, которые воплощены в ставшие традиционными со времён Гёте образы Фауста и Мефистофеля»[10]. И. В. Киреевский же умозаключает: «Пушкин рождён для драматического рода. Он слишком многосторонен, слишком объективен, чтобы быть лириком.»[11]

Открытым остаётся вопрос не только жанра, но и смысла произведения. В. Г. Белинский видит смысл произведения в изображении «душевного кризиса современного человека, утратившего романтические иллюзии, изображение правдивое и сочувственное»[12], а С. М. Бонди видит осуждение автором романтизма: «Пушкин подчёркивает особую психологическую черту в облике разочаровавшегося во всем бывшего романтика — его антигуманный, даже больше, общественно опасный характер…такой озлобленный скептик, готовый цинически издеваться над своими прошлыми мечтами и идеалами, всегда при соприкосновении с людьми несёт им зло, гибель, несчастья»[13].

Критика[править | править код]

М. П. Алексеев называет «Сцену из Фауста» маленькой трагедией, «стоящей в ряду со многими другими европейскими произведениями о Фаусте, но сознательно соотнесённая Пушкиным с самым крупным и гениальным сочинением о Фаусте трагедией Гёте. Следует подчеркнуть при этом, что образ Фауста, его философия жизни, его идеалы и нравственные представления носили не только общечеловеческий характер, но и были одновременно выражением немецкого самосознания»[2].

Гениальность поэта в данном произведении подчёркивает Н. В. Гоголь: «Гетев „Фауст“ навёл его вдруг на идею сжать в 2-х-3-х страничках главную мысль германского поэта — и дивишься, как она метко понята и как сосредоточена в одно крепкое ядро, несмотря на всю её неопределённую разбросанность у Гёте.»[14]

А. Г. Горнфельд в сравнении Фаустов делает вывод: «Фауст Пушкина — не Фауст Гёте; одни видят в этом недостаток произведения Пушкина, другие — особое достоинство; но нет спора в том, что скучающий и озлобленный герой русского поэта не может быть слит в один цельный образ с неустанно ищущим и деятельным Фаустом трагедии Гёте.»[15]

Ссылки[править | править код]

Примечания[править | править код]

  1. 1 2 3 А. С. Пушкин «Сцена из Фауста». Дата обращения: 9 июня 2021. Архивировано 9 февраля 2020 года.
  2. 1 2 Алексеев М. П. К «Сцене из Фауста» Пушкина // Временник Пушкинской комиссии, 1976. — С. 80-97
  3. Васин Н. С. Семантическое поле фаустианских реминисценций в творчестве А. С. Пушкина. // Филология. — 2012. — № 3 — С.11-14
  4. Аверинцев С. Гёте и Пушкин // Новый мир. 1999. — № 6. — С. 189—198.
  5. Комментарии // Пушкин А. С. Собр. соч.: в 10 т. Т. 2. М., 1981. — С. 356
  6. 1 2 3 4 Т. Бароти «Сцена из Фауста» Пушкина и её гётевский подтекст. Сборник статей в честь 60-летия профессора В. М. Марковича / Под редакцией Л. Б. Муратова и П. Е. Бухаркина, Санкт-Петербург: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1996 — С.65-81
  7. Эпштейн M. Н. Фауст и Петр (Типологический анализ параллельных мотивов у Гёте и Пушкина) // Гетевские чтения. М., 1986. С. 190.
  8. Доманский Ю. В. «Сцена из Фауста»: специфика событийности в пушкинском тексте и в телеинтерпретации М. Швейцера // Новый филологический вестник. — 2011. — № 4. — С.141-150
  9. Томашевский Б. В. Пушкин. М.; Л., 1961, кн. 2, — С.93.
  10. Бонди С. М. О Пушкине. М.: Худ. лит. 1978. — С.33
  11. Киреевский И. В. Критика и эстетика. — М., 1979 — С.54
  12. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 т. М.: Изд. АН СССР, 1953—1959. Т. 7
  13. Бонди С. М. О Пушкине. М.: Худ. лит. 1978. — С.35
  14. Гоголь Н. В. В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность // Светлое имя Пушкин. М.: Правда. 1988. — С.18
  15. Горнфельд А. Г. «Сцена из Фауста» // Пушкин А. С. Сочинения. Тт.1-6. /Б-ка великих писателей/. Под ред. С. А. Венгерова. Спб.: Изд. Брокгауза-Ефрона. 1907—1915. — С.412